— Вот это главное, о чем вам стоило бы знать, — кивнул Монтег. — На этот счет ошибаются все, даже Шнайдер, даже сам Моро — но он ни в коем случае не человек стаи Рива. Он был человеком Бона, это правда, а когда Бон погиб — он стал человеком Лорел и Рихарда. Я же — его человек, а на стаю Рива нам, в общем, наплевать.

— Блестяще, — вздохнула Констанс.

— Всего лишь откровенно. Никто из нас не лжет, говоря о том, что верность стае — благо. Но мы не могли и никогда не сможем заставить себя поверить, будто эта стая — наша. Максимум на что мы способны — это верность тем людям, от которых мы видели много добра. Человек, лишенный ноги, со временем научится пользоваться нейропротезом как живой конечностью. Но ощущать его живой конечностью он никогда не будет. Сверхценник, разубежденный в сверхценностях, никогда не станет вавилонянином. Его будут томить дурацкие мечты о чем-то большем и желание судить всех по единому счету…

— Избавьте меня от этих рассуждений, мастер Монтег, — сказала Констанс. — Апология духовной кастрации нравится мне не больше, чем апология кастрации телесной. Я все яснее понимаю, почему Дик предпочел смерть.

— Вы лучше поймите другое, — сказал Эш. — Все мы делим не очень большое пространство с человеком, близким к сумасшествию. Мы постараемся защитить вас, но мы не сможем успевать всегда и везде. Поэтому не злите его.

— Благодарю, — Констанс вложила в слово максимум иронии. В самом деле, чего еще стоила эта трогательная забота друга маньяка о его жертвах.

— Поймите, — продолжал он. — На этой планете он остался единственным, которому вы хоть как-то нужны. Сумеете ли вы воспользоваться ситуацией… и захотите ли… уже не мое дело.

Моро пошел на поправку очень быстро, и это его обрадовало — худшей пытки чем валяться в постели и предаваться воспоминаниям, он не мог бы и сам придумать. Эйдетическая память имеет свои очень неприятные стороны — например, постоянный соблазн возвращаться к тому, что прошло невозвратимо… Не нужно было заказывать эту модификацию. Дурак…

Они прошли все двадцать девять туннелей и вычистили по дороге два гнезда. На третьем вышла неприятность — это была маленькая, но достаточно хорошо организованная банда, в которую входили два морлока класса «Аякс». Во главе банды стоял какой-то бывший космоход, объявленный вне закона, а морлоки, по всей видимости, были его. Банду удалось подавить — но все трое при этом были ранены, и Моро — тяжелее всех: сначала ему досталось очень крепкой дубиной по шлему, потом той же дубиной ему сломали плечо, а пока он валялся, в паховое сочленение доспеха сунули заточку. Рана была поверхностной, но в очень неудобном для перевязки и очень кровоточивом месте — как раз над лобковой костью. По дороге в манор он потерял много крови, а Эш, сволочь, не торопился поднимать его на ноги, ссылаясь на сильное сотрясение мозга.

Останков Дика они не нашли. Кости в логовах принадлежали в основном молодым гемам, частью — полугемам. Друг друга мародеры тоже ели, так как постоянно дрались из-за территорий, дрались насмерть — ну, не пропадать же добру…

Пока ты не нашел труп, — учили синоби, — не говори, что человек мертв. Да, само по себе то, что они не нашли костей — ничего не значило… Но если только надежда не дает сойти с ума — то почему от нее нужно отказываться?

В таком состоянии его и нашел приказ тайсёгуна Рива. Тайсёгун приказывал Моро явиться в его резиденцию в космопорте Лагаш.

В Высоких Доках космопорта от него шарахались как от прокаженного. Немилость леди Альберты — тоже своего рода заразная болезнь (а в эти две недели состоялась ее инаугурация в качестве цукино-сёгуна). Дежурный адъютант деревянным голосом сказал:

— Тайсёгун не может вас принять.

Тогда Моро молча отодвинул его в сторону, положил ладонь на разъем комм-пульта и ввел номер личного канала Шнайдера, который на Каратаго знали считанные единицы. Канал был жив, канал откликнулся, и Моро передал сообщение: «Тук-тук».

Чрез пять секунд дверь в кабинет распахнулась, Шнайдер наорал на адъютанта и впустил Моро. Он как раз обедал, и Моро с удовольствием к нему присоединился.

— Рад видеть, — сказал Шнайдер. — А до меня дошли слухи, что ты не просыхаешь.

— Да. Я их старетельно распускал. Я засиделся, Рихард. Я хочу с тобой в конвой.

— Не успеешь набрать команду, да я тебя и не возьму. Есть другое дело. То, которое ты сам на себя повесил — его нужно довести до конца, верно?

— Да, Рихард, — Моро прожевал оливку. — Все нужно доводить до конца.

— Ты вступишь в переговоры с Брюсом.

Глава 19

De profundis [49]

— Все в порядке, мастер Нейгал! Я еще могу сражаться!

Это прозвучало еще сквозь сон, а вот «шлеп-шлеп» шагов и звук падения тела в мелкую воду были уже наяву. Посыпайся! Просыпайся, урод! Сейчас он снова поднимется — и свалится прямо в поток — если уже не захлебнулся и не разбил себе голову!

Рывком разогнув свое измученное, задеревеневшее тело, еще не проснувшись толком, Рэй зашлепал на звук и успел ухватить Дика поперек живота как раз на краю сточной канавы.

— Да что же мне делать с вами, сэнтио-сама, — прорычал морлок, оттаскивая юношу снова к стене тоннеля, на относительно сухое место. — Мне же нужно хоть немного поспать.

Дик вдруг поднял руки, ощупал его голову и лицо почти осознанными движениями, и проговорил:

— Не оставайся здесь, Майлз. Я не убегу без тебя.

Рэй оскалился в отчаянии. Если его принимают за шеэда — значит, дело совсем худо.

Он перебросил руки Дика через свою голову и хотел было обнять его, согревая, и лечь — но тот вдруг задергался, отбиваясь и хрипя — «Уйди! Пусти! Нельзя, нельзя, ты человек, ты душу погубишь, не трогай, не смей!» — так что Рэю пришлось не еще и навалиться сверху, чтобы Дик не вырвался и не уполз. Тот бился еще какое-то время — а потом затих, и Рэй рискнул заснуть, прижимая его к себе.

Проснулся он от боли — и в сером утреннем свете разглядел каппу, вцепившегося в руку, еще трех, пристраивающихся на ногах и на хвосте и не меньше десятка, просто ползающих по телу. В спину Дика впились шесть или семь, но сэнтио-сама, видно, бы в глубоком беспамятстве, и не пытался высвободиться и стряхнуть их — только тихо стонал. Рэй зашипел от омерзения и сшиб тварей несколькими сильными щелчками.

Весь животный и растительный мир Картаго входил в пищевую цепочку человека, но у этого была и обратная сторона: человек вполне мог войти в пищевую цепочку тех же капп, если был слишком слаб, чтобы стряхнуть их. Личинки капп — медлительные и глупые твари, но едят все подряд. Запах крови в воде подманил их — мертвый морлок, лежащий поблизости, казался живым из-за обилия шевелящихся панцирей на его груди и лице. Рэй пришел в бешенство и заплясал на скальной полке, раскидывая капп ногами и ударами хвоста — пока не посшибал в воду всех. Каппы выпустили хвостики и заюлили ими, направляя себя к скале, нескольких снесло вниз сквозь решетку, остальные снова уцепились за камень лапками и поползли вверх, на сладкий запах. Медленно, но верно.

Рэй осмотрел Дика. Раны его продолжали кровоточить, и насквозь мокрая перевязка из обрывков одежды мертвого морлока не спасала. Рэй сделал ее ночью, почти наощупь — и сейчас только поправил, потому что делать новую было не из чего. Потом он осмотрел собственные шрамы, оставшиеся после поединка на арене и битвы с водой. Кровь морлока сворачивается быстро — раны начали затягиваться; кроме той, глубокой, что шла через бедро. Рэй обновил повязку. Остальное — царапины, да еще куча ушибов и ссадин, полученных когда водоворот крутил и бил их о стены, а он старался обхватить Дика руками и ногами так, чтобы принять все удары на себя. Да еще сильно покусанные губы — чтобы вдохнуть Дику воздуха, Рэй закрыл его рот своим, а юноша в беспамятстве принялся кусаться. Пришлось придушить его еще раз, и когда их несло подземными коридорами, несколько страшных минут сомневаться — не труп ли он тащит? Было бы дьявольски обидно убить сэнтио-сама собственными руками, особенно после того как… Его снова передернуло, когда он вспомнил мгновения на арене — дикий, кровавый восторг, в упоении которого он чуть не натворил страшных дел…